Как ни крути, но это была моя очередная победа с теми, кто даже не догадывался, с кем же я вела свою тайную войну. И неважно, что главной целью Рейнальда являлось желание заделать мне ребёнка. Ведь он выбрал для данной цели меня и только меня среди сотен других женщин, даже среди тех, кого знал годами. Я должна держаться за эту мысль, как и за подобные между нами моменты, настолько интимные и сокровенные, от которых захватывает не только дух, но и начинается плавиться в эрогенном жаре всё тело. Держаться, цепляться всеми конечностями и верить, что победа будет за мной и никак иначе.
Глава 44
Возможно, кто-то не слышал и не знает про самый крупнейший оперный театр на юго-западе США в самом центре Сан-Франциско, то этим кем-то определённо была не я. Правда, я никогда в нём не бывала и никогда не думала, что однажды попаду в его огромный оперный зал, находящийся в муниципальном здании памяти жертв Первой Мировой войны на перекрёстке авеню Ван-Несс и улицы Макаллистера, ещё и напротив здания мэрии. Но, как сказал сам Стаффорд, — всё когда-нибудь приходится делать впервые. И даже слушать оперу вживую, всего-то пару дней назад совершенно не представляя, что действительно пойдёшь на такое, причём далеко не против собственной воли.
И, как выяснится чуть позже, Стаффорд окажется прав и в своём раннем изречении на счёт того, что мы из разных миров. Настолько разных, что я это не только увижу воочию, но и прочувствую всеми фибрами своих обострённых эмоций. А ведь всего-то шагну в парадный вестибюль 90-летнего здания с величественной колоннадой и начищенным до блеска полом из белого матового мрамора, раскрыв от восхищения рот и разглядывая высоченный сводчатый ещё и кессонный потолок с позолоченными розетками, с которого свисали огромные люстры по типу декоративных фонарей. Тёмно-красные бархатные дорожки на всех пяти лестницах в смежные помещения театра и арочные проёмы входов в следующее не менее величественное измерение.
Основной зрительный зал, к слову, потрясёт своими масштабами куда сильнее, чем просмотренные в интернете фотографии. Как ни крути, но картинки и реальность — это совершенно разные вещи. Например, кремово-жёлтый мрамор окружающих стен и красный бархат зрительских кресел с той же позолотой на барельефах гигантской арки над сценой, при ближайшем рассмотрении создаст весьма впечатляющую иллюзию королевского величия, чем то же изображение на маленьком экране ноутбука. А потом, когда в оркестровой «яме» появится под одобрительные аплодисменты зрителей ведущий дирижёр и тяжёлый занавес откроет перед всеми внушительную сцену с первыми декорациями, и зал погрузится в недолгую тишину и полусумрак, мне и вправду почудится, что я вот-вот соприкоснусь с нечто ирреальным и неземным.
Поначалу, надо сказать, так и было, когда всеобщему вниманию предстала площадь перед «дворцом», а на саму сцену высыпало куча статистов в соответствующих нарядах. Но как только я угадала среди первых ведущих исполнителей персидского принца Калафа, его отца и рабыню Лиу, то испытала некоторое разочарование. В большей степени от вида Калафа, как и от скорого появления принцессы Турандот, коими оказались тучные и далеко не молодые певцы, и которые в моём представлении основного сюжета оперы ну совершенно не вписывались своим видом в образы изображаемых ими персонажей.
— В опере не принято смотреть на внешность главных прим. — и, похоже, Стаффорд как-то прочёл мои мысли по данному поводу или же понял это по выражению моего одновременно и удивлённого, и разочарованного лица. — Здесь надо слушать и прониматься витающей, или, скорее даже, вибрирующей атмосферой. А если ты ещё не знаешь итальянского, то просто обязана погрузиться с головой в данную пучину, как и проникнуться происходящим на глубинном уровне.
Всё это время мы сидели с ним в одной из отдельных секций самого длинного в зале балкона, разбитого разделительными перегородками и куда можно было попасть только через свои двери. Только здесь, в отличие от нижней зрительской зоны и верхних двух ярусов, стояли не ровные ряды из спаянных театральных кресел с откидными сиденьями и стационарным креплением к полу, а отдельные стулья (и точно такие же кресла с подлокотниками) в стиле ампир с резными ножками, мягкими спинками и сидушками, которые можно было свободно двигать и переставлять. И, естественно, Стаффорд выкупил здесь не пару мест, а всю секцию. Поэтому мог себе позволить в любой момент нагнуться к моему уху и что-нибудь нашептать с очень близкого расстояния, не будучи при этом услышанным кем-то сидящим позади нас. Но, скорей всего, его больше занимала не происходящая на сцене оперная постановка, а то, как я за ней наблюдала.
— А вам?.. — я всё же набралась смелости и повернула к нему лицо, глядя теперь в упор в его дьявольские глаза и испытывая жуткое волнение от того, что он снова слишком близок ко мне, ещё и при таком огромном количестве окружающих нас свидетелей. Если мне не изменяет память, то данный зал должен был вмещать в себя более трёх тысяч зрителей, а пустовало здесь не так уж и много кресел.
— Вам удаётся прониматься происходящим здесь таинством? Вы сами любите оперу или же… ходите сюда только потому, что обязывает ваш исключительный статус?
Ироничная улыбка, растянувшая и без того лепные губы Стаффорда заставила в который раз моё немощное сердечко забиться с утроенной скоростью и силой. Казалось, мне даже не нужно было слушать то, что он говорил. Достаточно и того, как он на меня смотрел и как подминал своей подавляющей близостью.
— Такими вещами сложно не проникнуться, они происходят на подсознательном и интуитивном уровне. А когда рядом больше никого нет… Не просто наблюдать, что творится с твоей шокированной спутницей, но и даже в чём-то её стимулировать. Как это любили когда-то делать в кинотеатрах.
И будто в подтверждение своим словам, мужчина протянул неспешным движением руку под подлокотник моего кресла и лёгкой, невесомой, совершенно ненавязчивой лаской провёл тыльной стороной пальцев по моему бедру. Я даже чуть было не вздрогнула, испытав воистину сильнейшее ощущение от чужого прикосновения, которым меня пробрало буквально насквозь, как прошедшей ударной волной по всей коже и под оной. Видимо, мои чувства действительно обострились из-за происходящих в этом месте необычных процессов — звуковых, эмоциональных и обязательно вибрирующих.
Мне пришлось снова повернуться лицом к сцене, так как Стаффорд приблизил свои губы к моему уху, едва не касаясь чувствительной ушной раковины и вызывая звучной вибрацией собственного голоса ещё более глубокие ощущения.
— Как это ни странно, но зачатки эксгибиционизма присущи едва не всем людям. Может оттого чувства с эмоциями и обостряются настолько сильно в подобных местах, либо в окружении большого количества людей. Тут не только реально словить запредельную эйфорию, но и запросто уйти в спейс. Экзальтация в её чистейшем проявлении и без применения стимулирующих препаратов. За подобные ощущения многие готовы даже душу продать. Можно сказать, опера — одно из мест, где это возможно достичь. Правда не всеми и не всегда.
Даже не знаю… Не расскажи мне Рейнальд всего этого, начала бы я вообще проверять его слова на себе самой? Проникаться увиденным, услышанным и… прочувствованным? Особенно его близостью и ласкающими иногда время от времени ленивыми пальцами. И даже короткими фантазиями, в те моменты, когда я закрывала глаза и представляла, как мы находимся с ним наедине где-то в другом месте, и он творит там со мной, всё, что не придёт в его искушённую голову.
И, похоже, это действительно сработало. Так как к концу первого акта меня повело довольно-таки неслабо, а уж к окончанию всей двухчасовой оперы, я и вовсе едва ли что-либо соображала. И когда мы шли через запутанные коридоры старого здания в сторону выхода на улицу, а там — до лимузина, я едва ли замечала или запоминала, что нас тогда окружало. По крайней мере, не с той жадностью и увлечённостью, с какой я всё здесь разглядывала, когда мы только-только сюда приехали. Под мощной дозой чистейшего экстаза обращать внимание на что-то, как и сосредоточиться на чём-то другом было крайне сложно. Так и я шла, скорее, по инерции, крепко держать за локоть Стаффорда и интуитивно стягивая свободной рукой на груди края меховой накидки из чернобурой лисицы, больше подстраиваясь под чужой шаг, чем понимая, зачем я это делаю. И даже оказавшись вскоре в салоне представительского автомобиля, я ещё не сразу всплыла из этого угара или дурмана. Очнулась окончательно только тогда, когда поняла, что всё это время неотрывно смотрела в лицо сидящего напротив мужчины, а он, в свою очередь, не отводил собственного изучающего взгляда с меня.